Курские писатели – лауреаты Солженицынской Премии

Автор: главный научный сотрудник Литературного музея Курской области, кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы КГУ Романов Сергей Сергеевич.

Никакой другой провинциальный российский город кроме Курска не может похвастаться тем, что дал миру сразу трёх лауреатов Солженицынской Премии. Наши земляки, удостоенные столь высокой награды, – это Константин Воробьёв, Евгений Носов и Максим Амелин.

В автобиографическом произведении «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» А.И. Солженицын рассказывает, что мысль об учреждении собственной литературной премии зародилась у него задолго до возвращения в Россию — ещё в 1974 году в Стокгольме, когда он получал свою Нобелевскую премию. Отдавая должное Нобелевскому комитету, писатель замечает, что слишком большое количество русских прозаиков и поэтов было обойдено его вниманием: » В России, если не считать Толстого, который сам отклонил («какой-то керосинный торговец Нобель предлагает литературную премию», что это?), они пропустили по меньшей мере Чехова, Блока, Ахматову, Булгакова, Набокова. А в их осуществлённом литературном списке — сколько уже теперь забытых имён! Но они и присуждают всего лишь в ХХ веке, когда почти всюду и мировая литература упала. Никто ещё не создал объективное высшее литературное мировое судилище — и создаст ли? Остаётся благодарить счастливую идею учредителя, что создано и длится вот такое.» . В связи с этим Солженицын заявляет о необходимости появления таких премий, которые будут более объективно отражать ситуацию в области литературы в мире в целом и в России в частности: » Но мечтается: когда наступит Россия духовно оздоровевшая (ой, когда?), да если будут у нас материальные силы, — учредить бы нам собственные литературные премии — и русские, и международные. В литературе — мы искушены. А тем более знаем теперь истинные масштабы жизни, не пропустим достойных, не наградим пустых.»

В октябре 1997 года, после учреждения Премии Солженицына, его жена, Наталья Дмитриевна, поведала о том, почему давно появившаяся идея так долго не претворялась в жизнь: » Так вот, мысль о премии родилась ещё тогда. Потом, годами, Александр Исаевич о ней почти не думал. Но он всегда был уверен, что непременно при жизни вернётся в Россию. Просто на удивление всем людям, которые себя считали здравомыслящими, а его романтиком, — он продолжал твердить, что, скорей всего, коммунизм рухнет ещё при его жизни и он вернётся в Россию (хотя ничто в международной обстановке этого не обещало). Я не была уверена так, как он, но зато в разговорах о нашем гипотетическом возврате всегда напоминала: “Вот вернемся, тогда откроем премию…” Он отвечал: “Да, хорошо бы…” Но когда мы вернулись — столько всего на нас обрушилось, что до премии никак не доходили руки. Теперь время пришло.»

Премия была учреждена на личные средства Солженицына — мировые гонорары за “Архипелаг ГУЛаг”. Александр Исаевич публично объявил, еще до своей высылки из страны в 1974 году, что все их отдает на общественные нужды. После публикации на Западе “Архипелага” советская пресса взорвалась лживыми обвинениями в его адрес. Солженицын отвечал (18 января 1974): “Полная ярости кампания прессы скрывает от советского читателя главное: о чем эта книга? Что за странное слово “ГУЛаг” в названии ее?.. Они имеют бесстыдство плюнуть в смеженные глаза всем убитым: что написано об их муках и смерти только ради валюты. Но и тут промахнулись: продажная цена книги на всех языках будет предельно низка, чтоб читали ее как можно шире. Цена такая, чтобы только оплатить работу переводчиков, типографии и расход материалов. А если останутся гонорары — они пойдут на увековечение погибших и на помощь семьям политзаключенных в Советском Союзе. И я призову издательства отдать и свой доход на ту же цель.”

В итоге все гонорары за “Архипелаг” на всех языках (и сами авторские права на эту книгу) были тогда же отданы учрежденному писателем “Русскому Общественному Фонду помощи преследуемым и их семьям” (теперь его официальное название — “Русский Общественный Фонд Александра Солженицына”). Он был создан в Швейцарии, где Солженицын жил с февраля 1974 по начало апреля 1976 года. Окончательно его документы были утверждены швейцарским правительством в 1975 году.

В Уставе Фонда обозначены были две главные цели: первая — помочь физически выжить семьям людей, арестованных и отправленных в лагеря по политическим, национальным или религиозным мотивам; вторая задача — помочь осуществлению в русском зарубежье культурных начинаний, невозможных на родине до тех пор, пока коммунистическая власть не прекратит своё существование.

Во второй половине 1990-х Фонд Солженицына уже мог позволить себе финансировать такой проект, как ежегодная литературная Премия. В Уставе Премии Александра Солженицына, в частности, говорится: » Учреждается Литературная премия Александра Солженицына для награждения писателей, живущих в России и пишущих на русском языке, за произведения, созданные и опубликованные в послереволюционный период. В исключительных случаях ПРЕМИЯ может быть присуждена авторам посмертно.

ПРЕМИЕЙ награждаются писатели, чье творчество обладает высокими художественными достоинствами, способствует самопознанию России, вносит значительный вклад в сохранение и бережное развитие традиций отечественной литературы.

ПРЕМИЯ присуждается ежегодно за произведения, написанные в одном из основных родов словесности: проза, поэзия, драматургия, литературная критика и литературоведение. Ни один из них не считается приоритетным; при присуждении ПРЕМИИ не проводится ни принцип очередности, ни принцип ротации родов словесности.»

Также в этом документе говорится, что в исключительных случаях премия может быть поделена между двумя кандидатами. Таких исключительных случаев к 2020-му году набралось уже шесть. А первым стало присуждение премии в 2001 году Константину Дмитриевичу Воробьёву (посмертно) и Евгению Ивановичу Носову. Формулировка, с которой Премия Александра Солженицына присуждалась авторам, самым тесным образом связанным с Курским Краем, была такова: «Двум писателям, чьи произведения в полновесной правде явили трагическое начало Великой войны, её ход, её последствия для русской деревни и позднюю горечь пренебрежённых ветеранов»

В своём Слове, произнесённом 25 апреля 2001 года при вручении Премии, Солженицын дал такую характеристику творчеству лауреатов: » У Носова в «Усвятских шлемоносцах» — эпическое озарение: первый зов и сплошной уход крестьянского народа на войну — с той покорностью и мужеством, с каким он уходил и уходил век за веком на столькие войны и войны. Ощутима эта неоспорная поступь и её былинный смысл. Это впечатление усиляется тем, что хотя в повести формально и даны черты колхозной жизни, но в какой-то расплывчатости, а проступает вечность мужика на земле, в своём родном краю и грозность предвоенного расставания с семьями, с детьми: сколькие ли вернутся?

Тема переходит к Константину Воробьёву — ноябрьскими боями 41-го года под самой Москвой, которых он был участник, высокий момент грозности для всей страны, когда маячило едва ль не обрушенье её. Только чтобы написать о тех днях — автору предстояла многолетняя выдержка: там-то, под Москвой, он попал в немецкий плен.

Это новое разящее, уму не представимое бытие, по сути грозившее в тот год любому воюющему, бытие, смертную жестокость которого нельзя было и близко вообразить тогдашней советской молодёжи, воспитанной в победных обещаниях, — врезалось в грудь молоденького лейтенанта по сути как тема всей его жизни. Захватило не только обречённое тело пленника-новичка, но в первые же недели и мысль его: этого никто у нас не представляет! об этом — непременно рассказать, если только выживу. » .

На церемонии вручения Премии Наталья Константиновна Воробьёва, дочь писателя, сказала, что эта награда — единственная в литературной судьбе её отца, и она рада, что принимает её из таких надежных и чистых рук. А Евгений Носов в своей речи отметил, что звонок Солженицына и информация о присуждении премии стали для него внезапным подарком, поскольку он уже на протяжении нескольких лет ощущал дефицит — если не читательского, то издательского внимания. Он говорил и о прошлом страны, и о её настоящем: » Утрата власти большевиками возмездна и морально справедлива. Ибо они не только обманули свой народ, позвав, а вернее, погнав его в недостижимый коммунистический Эдем, но и сами предали свою идею, построив для себя отдельный, зазаборный раек с закрытыми распределителями благ здоровья, увеселений и сладострастий. » Но в новую российскую действительность писателю, по его признанию, оказалось вписаться нелегко, несмотря на то, что никакой «кумачовости» в его творчестве и поведении в прежние годы не было даже близко: » Уже с первых дней нового порядка меня определили в состав «бывших», не отвечающих духу современности, хотя меня никак нельзя было упрекнуть в том, что я баловался соцреализмом и угодничал перед прежним режимом. Алексей Кондратович, ответсекретарь «Нового мира», в своем дневнике еще в 1966 году вспоминает, как его вызывали в Главлит по поводу моего рассказа «За долами, за лесами». Начальник Главлита, некий Аветисян, резюмировал: «В тридцать седьмом году вас бы посадили…» (сиречь и автора, и редактора).

Или вот такой курьезный случай: однажды мне позвонили из высокого аппаратного кресла и воодушевленно спросили: «Слушай, тут одна приличная вакансия открылась. Пойдешь главным редактором в журнал “Волга”? Ну как?» «А никак!» — ответил я. «Это почему? Ты же рыбак, а там Волга-матушка. Красотища!» «А мне не положено», — пояснил я. «Не понял?!!» — «Я же беспартийный…» В трубке помолчали, посопели и после некоторого раздумья ответили: «Ну, тогда извини…»

Так что с моей «кумачовостью» было все в порядке. И тем не менее меня поспешили вычеркнуть из прежних издательских планов, расторгли заключенные договоры и перекрыли радиоэфир для моих рассказов. Не стало столичных заинтересованных звонков, опустел и почтовый ящик.» Учитывая данную ситуацию, можно говорить о том, что Литературная Премия Александра Солженицына явилась для Евгения Носова серьёзнейшей моральной поддержкой. Сам лауреат признавался, что в момент упомянутого выше телефонного звонка испытал ощущение чуда и, будучи абсолютно обескураженным, первым делом задал Александру Исаевичу странный вопрос: «А Вы откуда?» — на который тот отвечать не стал.

В своём интервью 2001 года «Война всегда не ко времени» Носов, размышляя, почему лауреатами премии стали одновременно два писателя-фронтовика, да ещё и выросшие на курской земле, предположил следующее: » Тут весьма возможен элемент случайности. Допустим, в руки Александра Исаевича случайно попала книга «Фанфары и колокола», посвященная 55-летию Курской битвы, авторами которой явились я и Костя Воробьев. Такая писательская сцепка могла понравиться: оба фронтовика, оба куряне, родовые корни которых опалены Огненной дугой, к тому же оба начали печататься в «Новом мире» еще при Твардовском.» Здесь же Носов напоминает, что присуждение премии — это не первое обращение Солженицына к его творчеству: » Говоря же о присуждении столь общественно значимой премии лично мне, должен признаться, что это событие явилось для меня волнующей неожиданностью. Хотя еще в прошлом году я приятно удивился статье А. Солженицына в «Новом мире». В июльской книжке этого журнала Александр Исаевич без видимых юбилейных причин, действительно вдруг, как-то неожиданно для меня обратился к моему творчеству. Он глубоко и обстоятельно проанализировал почти все мои публикации — от первых рассказов шестидесятых годов до изданий последнего времени. Уже тогда меня удивила эта большая трудоемкая литературоведческая работа именитого писателя, не располагающего праздным временем для таких доскональных читок.»

Стоит, пожалуй, напомнить, что когда в начале 1970-х в СССР набирала обороты антисолженицынская истерия, то Евгений Носов в этой кампании никакого участия не принимал — впрочем, как и почти все писатели-фронтовики, за исключением Юрия Бондарева. А Константин Воробьёв пошёл ещё дальше: он не ограничился простым неучастием в травле А.И. Солженицына, а попытался оказать писателю, с которым лично не был знаком, активную поддержку. Когда в апреле 1972 года «Литературная газета» опубликовала очередную антисолженицынскую подборку под заголовком «По какой России плачет Солженицын?», Воробьёв направил в её редакцию резкое письмо, фрагменты из которого я сейчас приведу: «»Литературка» не раз пыталась очернить и унизить Александра Солженицына, но всегда в этом случае с газетой получался конфуз: гонимый писатель всякий раз вырастал в глазах русского мыслящего читателя как поборник правды и чести, и дело тут в том, что у газеты нет и не может быть иных средств борьбы против правды, кроме как лжи. Притом лжи жалкой, неуклюжей и бездарной, так как для этой «работы» могут быть привлечены лишь морально неполноценные субъекты. Дело, которому добровольно и так изумительно доблестно служит А.Солженицын, исторически праведно…»

Литературная премия Александра Солженицына 2013 года была присуждена нашему замечательному, самобытнейшему поэту Максиму Альбертовичу Амелину — «За новаторские опыты, раздвигающие границы и возможности лирической поэзии; за развитие многообразных традиций русского стиха; за обширную просветительскую деятельность во благо изящной словесности.» Пусть никого не смущает, что самого Александра Исаевича уже не было в живых: Премия Солженицына существует по сей день, работу по отбору кандидатов и её присуждению возглавляет Наталья Дмитриевна, вдова писателя.

А в финале давайте почитаем один шедевр Максима Альбертовича, опубликованный в этом году во втором номере журнала «Знамя»:

Я корю себя, — над собственной виной

сокрушаться мне отныне навсегда:

ты ушла, как говорится, в мир иной,

обречённая исчезнуть без следа.

Верой-правдой отслуживши сотню лет,

в одночасье раскололась пополам, —

нет, любимая селёдочница, нет,

закругляющийся параллелограмм!

Я не дам тебе в безвестности пропасть:

ты была незаменимая стола

повседневного и праздничного часть,

может быть, не хорошела, но цвела.

Революция, гражданская и две

мировых, советской власти кривь и кось,

девяностые и дальше — голове

не вместить, что претерпеть тебе пришлось.

Уж прости, и я, солёную любя

с луком, с маслицем, привычная к ножу,

то горячего копчения в тебя,

то холодного, бывало, положу.

Из огромного сервиза ты одна

оставалась, бесконечно становясь, —

как же мог я не сберечь сквозь времена

память предков и живую с ними связь?

Одноразового века верный сын,

не добил, как ни пытался, ширпотреб:

не снесли тебя в тридцатые в торгсин,

не сменяли ни на сахар, ни на хлеб.

Кузнецовская, фамильная, прощай! —

по наследству мне тебя не передать,

но я верю в то, что есть отдельный рай

для устойчивых вещей — и благодать.